Неточные совпадения
Но, что б они ни говорили, он
знал, что теперь всё погибло. Прислонившись головой к притолоке, он стоял в соседней комнате и слышал чей-то никогда неслыханный им визг, рев, и он
знал, что это кричало то, что было прежде Кити. Уже ребенка он давно
не желал. Он теперь ненавидел этого ребенка. Он даже
не желал теперь ее жизни, он желал только прекращения этих ужасных
страданий.
Вронский
не слушал его. Он быстрыми шагами пошел вниз: он чувствовал, что ему надо что-то сделать, но
не знал что. Досада на нее за то, что она ставила себя и его в такое фальшивое положение, вместе с жалостью к ней за ее
страдания, волновали его. Он сошел вниз в партер и направился прямо к бенуару Анны. У бенуара стоял Стремов и разговаривал с нею...
«Это новое чувство
не изменило меня,
не осчастливило,
не просветило вдруг, как я мечтал, — так же как и чувство к сыну. Никакого сюрприза тоже
не было. А вера —
не вера — я
не знаю, что это такое, — но чувство это так же незаметно вошло
страданиями и твердо засело в душе.
Но, Долли, душенька, я понимаю твои
страдания вполне, только одного я
не знаю: я
не знаю… я
не знаю, насколько в душе твоей есть еще любви к нему.
— Скажи мне, — наконец прошептала она, — тебе очень весело меня мучить? Я бы тебя должна ненавидеть. С тех пор как мы
знаем друг друга, ты ничего мне
не дал, кроме
страданий… — Ее голос задрожал, она склонилась ко мне и опустила голову на грудь мою.
О, кто б немых ее
страданийВ сей быстрый миг
не прочитал!
Кто прежней Тани, бедной Тани
Теперь в княгине б
не узнал!
В тоске безумных сожалений
К ее ногам упал Евгений;
Она вздрогнула и молчит
И на Онегина глядит
Без удивления, без гнева…
Его больной, угасший взор,
Молящий вид, немой укор,
Ей внятно всё. Простая дева,
С мечтами, сердцем прежних дней,
Теперь опять воскресла в ней.
— Ее? Да ка-а-ак же! — протянула Соня жалобно и с
страданием сложив вдруг руки. — Ах! вы ее… Если б вы только
знали. Ведь она совсем как ребенок… Ведь у ней ум совсем как помешан… от горя. А какая она умная была… какая великодушная… какая добрая! Вы ничего, ничего
не знаете… ах!
Он думал об ней. Он вспомнил, как он постоянно ее мучил и терзал ее сердце; вспомнил ее бледное, худенькое личико, но его почти и
не мучили теперь эти воспоминания: он
знал, какою бесконечною любовью искупит он теперь все ее
страдания.
Но он с неестественным усилием успел опереться на руке. Он дико и неподвижно смотрел некоторое время на дочь, как бы
не узнавая ее. Да и ни разу еще он
не видал ее в таком костюме. Вдруг он
узнал ее, приниженную, убитую, расфранченную и стыдящуюся, смиренно ожидающую своей очереди проститься с умирающим отцом. Бесконечное
страдание изобразилось в лице его.
Потому страданье, Родион Романыч, великая вещь; вы
не глядите на то, что я отолстел, нужды нет, зато
знаю;
не смейтесь над этим, в
страдании есть идея.
Суслов подробно, с
не крикливой, но упрекающей горячностью рассказывал о
страданиях революционной интеллигенции в тюрьмах, ссылке, на каторге,
знал он все это прекрасно; говорил он о необходимости борьбы, самопожертвования и всегда говорил склонив голову к правому плечу, как будто за плечом его стоял кто-то невидимый и
не спеша подсказывал ему суровые слова.
Она
знала, у кого спросить об этих тревогах, и нашла бы ответ, но какой? Что, если это ропот бесплодного ума или, еще хуже, жажда
не созданного для симпатии, неженского сердца! Боже! Она, его кумир — без сердца, с черствым, ничем
не довольным умом! Что ж из нее выйдет? Ужели синий чулок! Как она падет, когда откроются перед ним эти новые, небывалые, но, конечно, известные ему
страдания!
Впрочем, в встрече его с нею и в двухлетних
страданиях его было много и сложного: «он
не захотел фатума жизни; ему нужна была свобода, а
не рабство фатума; через рабство фатума он принужден был оскорбить маму, которая просидела в Кенигсберге…» К тому же этого человека, во всяком случае, я считал проповедником: он носил в сердце золотой век и
знал будущее об атеизме; и вот встреча с нею все надломила, все извратила!
Я с жадностью смотрел на это зрелище, за которое бог
знает что дали бы в Петербурге. Я был, так сказать, в первом ряду зрителей, и если б действующим лицом было
не это тупое, крепко обтянутое непроницаемой кожей рыло, одаренное только способностью глотать, то я мог бы читать малейшее ощущение
страдания и отчаяния на сколько-нибудь более органически развитой физиономии.
— Я
не видел вас целую неделю, — продолжал Старцев, — а если бы вы
знали, какое это
страдание! Сядемте. Выслушайте меня.
Она вечно печалуется о горе и
страдании народа и всего мира, и мука ее
не знает утоления.
Мало того: правосудие и земная казнь даже облегчают казнь природы, даже необходимы душе преступника в эти моменты как спасение ее от отчаяния, ибо я и представить себе
не могу того ужаса и тех нравственных
страданий Карамазова, когда он
узнал, что она его любит, что для него отвергает своего „прежнего“ и „бесспорного“, что его, его, „Митю“, зовет с собою в обновленную жизнь, обещает ему счастье, и это когда же?
—
Знаю, что наступит рай для меня, тотчас же и наступит, как объявлю. Четырнадцать лет был во аде. Пострадать хочу. Приму
страдание и жить начну. Неправдой свет пройдешь, да назад
не воротишься. Теперь
не только ближнего моего, но и детей моих любить
не смею. Господи, да ведь поймут же дети, может быть, чего стоило мне
страдание мое, и
не осудят меня! Господь
не в силе, а в правде.
О, по моему, по жалкому, земному эвклидовскому уму моему, я
знаю лишь то, что
страдание есть, что виновных нет, что все одно из другого выходит прямо и просто, что все течет и уравновешивается, — но ведь это лишь эвклидовская дичь, ведь я
знаю же это, ведь жить по ней я
не могу же согласиться!
А мне нужно счастье, я
не хочу никаких
страданий, и я говорю им:
не делайте того, за что вас стали бы мучить;
знайте мою волю теперь лишь настолько, насколько можете
знать ее без вреда себе.
Не зналаДо сей поры она любви
страданий,
Утехи лишь известны ей; а сердце
Приказывать привыкло,
не молило,
Не плакало оно.
Я
знаю, что
страдания и неудачи, описанные в сейчас приведенном примере, настолько малозначительны, что
не могут считаться особенно убедительными. Но ведь дело
не в силе
страданий, а в том, что они падают на голову неожиданно, что творцом их является слепой случай,
не признающий никакой надобности вникать в природу воспитываемого и
не встречающий со стороны последнего ни малейшего противодействия.
Да я и
не испытывал особенных
страданий от жизни в Вологде, мне даже нравился этот старинный северный городок, очень своеобразный и для меня новый, так как я
не знал великорусского севера.
— Устенька, вы уже большая девушка и поймете все, что я вам скажу… да. Вы
знаете, как я всегда любил вас, — я
не отделял вас от своей дочери, но сейчас нам, кажется, придется расстаться. Дело в том, что болезнь Диди до известной степени заразительна, то есть она может передаться предрасположенному к подобным
страданиям субъекту. Я
не желаю и
не имею права рисковать вашим здоровьем. Скажу откровенно, мне очень тяжело расставаться, но заставляют обстоятельства.
Он сидел на том же месте, озадаченный, с низко опущенною головой, и странное чувство, — смесь досады и унижения, — наполнило болью его сердце. В первый раз еще пришлось ему испытать унижение калеки; в первый раз
узнал он, что его физический недостаток может внушать
не одно сожаление, но и испуг. Конечно, он
не мог отдать себе ясного отчета в угнетавшем его тяжелом чувстве, но оттого, что сознание это было неясно и смутно, оно доставляло
не меньше
страдания.
Наконец, пришла к нему женщина; он
знал ее,
знал до
страдания; он всегда мог назвать ее и указать, — но странно, — у ней было теперь как будто совсем
не такое лицо, какое он всегда
знал, и ему мучительно
не хотелось признать ее за ту женщину.
— Но мне жаль, что вы отказываетесь от этой тетрадки, Ипполит, она искренна, и
знаете, что даже самые смешные стороны ее, а их много (Ипполит сильно поморщился), искуплены
страданием, потому что признаваться в них было тоже
страдание и… может быть, большое мужество. Мысль, вас подвигшая, имела непременно благородное основание, что бы там ни казалось. Чем далее, тем яснее я это вижу, клянусь вам. Я вас
не сужу, я говорю, чтобы высказаться, и мне жаль, что я тогда молчал…
Омское дело все в застое. По крайней мере ничего
не знаю. [Омское дело — дело купца Занадворова, обвинявшегося в уголовном деле. Чтобы запутать следствие, он заявил, что дал взятку Д. В. Молчанову, которого арестовали, осудили. Он заболел психически. Все это причинило много
страданий Неленьке, Волконским, всем декабристам, особенно Пущину.]
Я
знала, что я лучше, красивее всех его возлюбленных, — и что же, за что это предпочтение; наконец, если хочет этого, то оставь уж меня совершенно, но он напротив, так что я
не вытерпела наконец и сказала ему раз навсегда, что я буду женой его только по одному виду и для света, а он на это только смеялся, и действительно, как видно, смотрел на эти слова мои как на шутку; сколько в это время я перенесла унижения и
страданий — и сказать
не могу, и около же этого времени я в первый раз увидала Постена.
—
Не знаю… Надо как-нибудь выстрадать вновь наше будущее счастье; купить его какими-нибудь новыми муками.
Страданием все очищается… Ох, Ваня, сколько в жизни боли!
Княжна вообще очень ко мне внимательна, и даже
не прочь бы устроить из меня поверенного своих маленьких тайн, но
не хочет сделать первый шаг, а я тоже
не поддаюсь,
зная, как тяжело быть поверенным непризнанных
страданий и оскорбленных самолюбий.
Я пишу
не затем, чтоб вымаливать вашу любовь: я горда и
знаю, что вы сами так много страдали, что
страдания других
не возбудят в вас участия.
Если б только он
знал все мои
страдания!» — болезненно думал Калинович, и первое его намерение было во что бы ни стало подойти к Белавину, открыть ему свое сердце и просить, требовать от него, чтоб он
не презирал его, потому что он
не заслуживает этого.
Она закрыла глаза и пробыла так несколько минут, потом открыла их, оглянулась вокруг, тяжело вздохнула и тотчас приняла обыкновенный, покойный вид. Бедняжка! Никто
не знал об этом, никто
не видел этого. Ей бы вменили в преступление эти невидимые, неосязаемые, безыменные
страдания, без ран, без крови, прикрытые
не лохмотьями, а бархатом. Но она с героическим самоотвержением таила свою грусть, да еще находила довольно сил, чтоб утешать других.
«Вот сейчас я вам покажу в нежных звуках жизнь, которая покорно и радостно обрекла себя на мучения,
страдания и смерть. Ни жалобы, ни упрека, ни боли самолюбия я
не знал. Я перед тобою — одна молитва: «Да святится имя Твое».
— Да, умер. Я скажу, что он любил тебя, а вовсе
не был сумасшедшим. Я
не сводил с него глаз и видел каждое его движение, каждое изменение его лица. И для него
не существовало жизни без тебя. Мне казалось, что я присутствую при громадном
страдании, от которого люди умирают, и я даже почти понял, что передо мною мертвый человек. Понимаешь, Вера, я
не знал, как себя держать, что мне делать…
Но именно
знать об этом и составляло самое главное
страдание его в ту минуту: назвать и назначить место он ни за что
не мог.
Узнав о
страданиях поручика, он дал от себя старшему бутарю пять рублей с приказанием, чтобы тот покупал для арестанта каждый день понемногу водки и вообще
не давал бы ему очень скучать своим положением.
Живут все эти люди и те, которые кормятся около них, их жены, учителя, дети, повара, актеры, жокеи и т. п., живут той кровью, которая тем или другим способом, теми или другими пиявками высасывается из рабочего народа, живут так, поглощая каждый ежедневно для своих удовольствий сотни и тысячи рабочих дней замученных рабочих, принужденных к работе угрозами убийств, видят лишения и
страдания этих рабочих, их детей, стариков, жен, больных,
знают про те казни, которым подвергаются нарушители этого установленного грабежа, и
не только
не уменьшают свою роскошь,
не скрывают ее, но нагло выставляют перед этими угнетенными, большею частью ненавидящими их рабочими, как бы нарочно дразня их, свои парки, дворцы, театры, охоты, скачки и вместе с тем,
не переставая, уверяют себя и друг друга, что они все очень озабочены благом того народа, который они,
не переставая, топчут ногами, и по воскресеньям в богатых одеждах, на богатых экипажах едут в нарочно для издевательства над христианством устроенные дома и там слушают, как нарочно для этой лжи обученные люди на все лады, в ризах или без риз, в белых галстуках, проповедуют друг другу любовь к людям, которую они все отрицают всею своею жизнью.
Древний раб
знал, что он раб от природы, а наш рабочий, чувствуя себя рабом,
знает, что ему
не надо быть рабом, и потому испытывает мучения Тантала, вечно желая и
не получая того, что
не только могло, но должно бы быть.
Страдания для рабочих классов, происходящие от противоречия между тем, что есть и что должно бы быть, удесятеряются вытекающими из этого сознания завистью и ненавистью.
Еще в большем противоречии и
страдании живет человек так называемого образованного класса. Всякий такой человек если верит во что-нибудь, то верит если и
не в братство людей, то в гуманность, если
не в гуманность, то в справедливость, если
не в справедливость, то в науку, и вместе с тем
знает, что вся его жизнь построена на условиях, прямо противоположных всему этому, всем положением и христианства, и гуманности, и справедливости, и науки.
И вдруг, оттого что такие же, как и ты, жалкие, заблудшие люди уверили тебя, что ты солдат, император, землевладелец, богач, священник, генерал, — ты начинаешь делать очевидно, несомненно противное твоему разуму и сердцу зло: начинаешь истязать, грабить, убивать людей, строить свою жизнь на
страданиях их и, главное, — вместо того, чтобы исполнять единственное дело твоей жизни — признавать и исповедовать известную тебе истину, — ты, старательно притворяясь, что
не знаешь ее, скрываешь ее от себя и других, делая этим прямо противоположное тому единственному делу, к которому ты призван.
Ведь как нельзя этому грабителю и убийце отрицать того, что у всех на виду, так точно нельзя, казалось бы, теперь уже и людям нашего времени, живущим насчет
страданий угнетенных людей, уверять себя и других, что они желают добра тем людям, которых они,
не переставая, грабят, и что они
не знали того, каким образом приобретается ими то, чем они пользуются.
Они
знают, что они в рабстве и гибнут в нужде и мраке для того, чтобы служить похотям меньшинства, держащего их в рабстве. Они
знают и высказывают это. И это сознание
не только увеличивает, но составляет сущность их
страдания.
— Н-не
знаю, — тихо ответила она и тотчас, спохватясь, мило улыбнулась, объясняя:
Не успела даже присмотреться, то пьяный, то болен был, — сердце и печёнка болели у него и сердился очень,
не на меня, а от
страданий, а потом вдруг принесли мёртвого.
— Если так, — сказал я в отчаянии, — если, сам
не зная того, я стремился к одному горю, — о Фрези Грант, нет человеческих сил терпеть! Избавь меня от
страдания!
Прежде всего
не узнаю того самого города, который был мне столь памятен по моим в нем
страданиям. Архитектурное обозрение и костоколотная мостовая те же, что и были, но смущает меня нестерпимо какой-то необъяснимый цвет всего сущего. То, бывало, все дома были белые да желтые, а у купцов водились с этакими голубыми и желтыми отворотцами, словно лацканы на уланском мундире, — была настоящая житейская пестрота; а теперь, гляжу, только один неопределенный цвет, которому нет и названия.
Милославский был свидетелем минутной славы отечества; он сам с верными дружинами под предводительством юноши-героя, бессмертного Скопина, громил врагов России; он
не знал тогда
страданий безнадежной любви; веселый, беспечный юноша, он любил бога, отца, святую Русь и ненавидел одних врагов ее; а теперь…
Учение, проповедующее равнодушие к богатству, к удобствам жизни, презрение к
страданиям и смерти, совсем непонятно для громадного большинства, так как это большинство никогда
не знало ни богатства, ни удобств в жизни; а презирать
страдания значило бы для него презирать самую жизнь, так как все существо человека состоит из ощущений голода, холода, обид, потерь и гамлетовского страха перед смертью.
Мы отдохнем! Мы услышим ангелов, мы увидим все небо в алмазах, мы увидим, как все зло земное, все наши
страдания потонут в милосердии, которое наполнит собою весь мир, и наша жизнь станет тихою, нежною, сладкою, как ласка. Я верую, верую… (Вытирает ему платком слезы.) Бедный, бедный дядя Ваня, ты плачешь… (Сквозь слезы.) Ты
не знал в своей жизни радостей, но погоди, дядя Ваня, погоди… Мы отдохнем… (Обнимает его.) Мы отдохнем!